Путешествие по Алтаю

Автор: Туровская Надежда Николаевна

Беловодье

Беловодье Так называли бежавшие на Алтай после церковной реформы в поисках "свободы и древлего благочестия" старообрядцы места, где "в Аккеме-реке вода молочно-белая, где Катунь пенит белые воды, где сияют вечные снега белых белков Белухи"

В одном из таких мест мне посчастливилось побывать и увидеть старообрядческое село собственными глазами.

Я прибыла в Верхний Уймон едва тлеющим вечером как в далеко забытом детстве сидя верхом - не снимая рюкзака - на свежескошенном сене в прицепе "КамАЗа", по-старообрядчески бородатый водитель которого, отзывчиво притормозивший возле меня за окраиной какой-то промежуточной деревни на маршруте, просто показал вопросительно-пригласительным жестом за спину к себе в кузов. Возле музея Н.К. Рериха, посигналив, остановился, помог перелезть с рюкзаком через борт кузова обратно:

- Ну и бедовая ты девка, если сюда забралась! Вот он музей. Показал на дом справа с мемориальным профилем. И что вы все сюда ездите? В голосе сквозило привычное в тех местах предубеждение в адрес "рерихнутых", посещавших эти места и вообще район Белухи ежегодно многочисленными группами.

Мне нужен был в первую очередь музей старообрядчества, и лишь потом, интереса ради, я была не против при случае зайти и в этот.

- А где же музей старообрядчества?

- Тогда вам нужна Раиса Павловна!

Я знала из путеводителя по Алтаю, что осмотр музея возможен по предварительной договоренности с Раисой Павловной, и даже был указан ее телефон. Но наверняка мой собеседник знал не только Раису Павловну, но и местонахождение ее дома.

- А где Раиса Павловна? бодро отозвалась я.

- В конце деревни справа дом за высоким забором там дальше спросите. Он пожелав всех благ и интересных впечатлений, забрался в "КамАЗ" и уехал.

Я пошла вдоль деревни искать дом Раисы Павловны.

Когда я нашла его, к дому еще вдалеке подходили люди, и почему-то я правильно почувствовала, что они как раз сюда. Я обрадовалась такой синхронности заходить самой без приглашения в чужой дом вечером и беспокоить незнакомых людей я стеснялась. Меня провели к Раисе Павловне невысокой женщине лет пятидесяти. Выслушав, что я приехала из Белоруссии специально посмотреть музей старообрядчества, хозяйка первым делом забеспокоилась о моем ночлеге:

- И где же Вы будете ночевать, Наденька?

Услышав, что я обычно ночую на природе, разволновалась:

- Ну как это так холодно ведь? Раньше мы у себя принимали, а теперь делаем в том доме ремонт пол сняли, сами сейчас ютимся в этой маленькой кухоньке. А здесь в селе Вас никто к себе не пустит. Как же Вас разместить?

Отозвалась Наташа невестка Раисы Павловны, баюкавшая на руках маленького ребенка:

- У нас можно переночевать, у нас же есть место правда, дом внутри еще не отделан.

Меня пригласили в баню, провели затем к Наташе, пожелали спокойной ночи и договорились на экскурсию по музею на 9:00 завтра.

Дом был большой и старинный но не старообрядческий, с прозрачно-разноцветными занавесками, жизнерадостно-летними пейзажами в рамках и разросшимся на весь угол кустом оранжевой китайской розы, оттенявшим эту атмосферу простора, размеренной деревенской тишины и уюта. Ночью со мной неизменно пытался пристроиться на одеяле дымчато-песочный кот с голубыми глазами и сколько бы раз, обнаружив его присутствие в кровати, я не роняла его на пол, он настойчиво и ни мало не обиженно влезал заново обратно.

Утром Раиса Павловна сама заглянула к нам. Мы вместе с ней вышли по деревенской улице в сторону музея. Вчера в маленькой кухоньке Наташа показала мне книги Раисы Павловны об истории старообрядчества на Алтае, старообрядческих традициях села, о местных старожилах и их судьбах, о передававшейся из поколение в поколение народной мудрости и устоях, поговорках, детских играх и лечебных травах и заговорах... Мы шли, и Раиса Павловна на ходу рассказывала, как приехали в Уймонскую долину первые поселенцы, и почувствовав благодатный климат, звали за собой и переселяли свои семьи, своих родственников. Я поняла, что экскурсия уже началась, и Раиса Павловна рассказывает мне и то, что не вошло, не вместилось в ее книги, то, что она, быть может, рассказывает и не всякому:

Странного прими,

голодного накорми,

в печали разговори,

человек тебя не объест, не обопьет

Бог тебе больше даст;

а если нечем хлеба дай,

а хлеба нет кваса дай,

а кваса нету водой да приветь

Мы потихоньку подошли к музею срубу, поставленному более 200 лет назад.

- Калитки у нас в старообрядческих домах нет: во двор заходили по сходням. Проговорив соответствующую случаю посвященную сходням старообрядческую поговорку-присказку, Раиса Павловна перешла по сходням через забор во двор, пропустив меня вперед себя в дом.

- Наденька, осторожно входите: тут низкие двери. Заходит человек в дом как бы кланяется, здороваясь с домом. Вот это изба со связью: мы сейчас стоим в коридоре связи, налево горница, справа изба, в ней русская печь со всей хозяйственной утварью, полати, стол, скамьи и вот подвешена детская люлька.

Я села на скамье спиной к окнам и лицом ко всей избе, слушая рассказ хранительницы музея.

- Раньше детей в семьях было помногу, и когда они вырастали и заводили собственные семьи, вся большая семья так и жила в одном доме. Невесток называли по отчеству, ласково хоть им было по 15-16 лет в ту пору замуж выдавали рано. Невестки своих деверей маленьких детей братьев и сестер как только они ходить начнут и разговаривать, лет с 3-4, называли по имени и отчеству. Детей называли по именам ласковым, уменьшительным. Лаской растили детей, а не любовью. Очень почитали старших особенно мать. Детей воспитывали в строгости. Дочери и невестки, прежде чем пойти по воду, должны были попросить у матери или свекрови позволения и только с ним можно было принести воды, а иначе свекровь могла сказать: "а теперь пойди вылей". Так было заведено издревле сохранялась нить поколений, чтобы они не разъединялись.

Прежде чем выбрать невесту или жениться, раньше смотрели род на протяжении семи поколений. "Не бери ту, что видел сквозь двери, а бери ту, что знаешь с колыбели" - так у нас говорят. А еще говорят: "квашня на день жена на век". "Мир в семье женой держится". "Женился скоро да на долгое горе". "Не с богатством жить а с человеком". "Лучше хлеб есть с водой, чем жить со злой женой". "Любовь да совет на том и стоит свет". "Жена мужу не прислуга, а подруга". "За хорошей головой жена молодеет, а за плохой как земля чернеет". "Как Бог до людей, так и отец до детей". "Материнский гнев что весенний снег: много выпадает, да быстро тает". "Дитятко что тесто: как замесил, так и выросло". "Кто детям потакает, тот потом слезы проливает".

Очень строгие семейные правила были. Долго присматривались, прежде чем жениться, выбрать супруга. Сор из избы на люди никогда не выносили обиды решали внутри семьи; говорили: "пусть сор из избы сгорит вместе с золой в печи". Если молодую невестку кто-то в доме незаслуженно обидел, она могла только тихонько прошептать об этом своему супругу муж выслушает ее слезы первый раз и утешит: "ничего, любушка моя, потерпи, Бог терпел и нам велел", если второй раз скажет муж, уже не объясняя ничего, просто скажет: "терпи". Самое страшное это было обидеть мать. Обидеть отца еще можно отмолиться, а обидеть мать ни отмолишься никогда. К матери, к женщине в старообрядческой семье было самое почтительное уважение. Не дай Бог кто-то в семье чем-нибудь оскорбил или огорчил мать все потом по дому ходят тихо, растерянно, не знают, чем ее утешить, успокоить. Обидишь отца отмолишься, обидишь мать вернутся к тебе эти слезы: кровью плакать будешь не отмоешься, не отпросишься. Если тебя обидели - нужно оставаться человеком: даже если обидели несправедливо, незаслуженно не мсти, не возвращай злом на обиду, терпи и прости его, - тому человеку Бог воздаст. А еще больше того прости того, кто тебя обидел, и попроси у него прощения, что может ты в чем-то была неправа по отношению к нему.

Мне одна женщина из старообрядцев, от которой в молодости ушел муж, недавно сказала: "Какая же я была глупая, когда ругала его, если он что-то не так сделал вот он меня и бросил. Как же мужчина-то без ласки не уйдет, если жена все время его ругает, всегда недовольна, как же ему с ней жить?" И я у своего мужа, если даже он был не прав, сама просила прощения, ласково с ним обращалась и он тоже постепенно теплел ко мне, хоть у него и очень суровый характер был, когда мы женились.

Так неспешно делилась своей душой Раиса Павловна за столом старообрядческой избушки. Для меня эта беседа была неисповедимым подарком судьбы, задевшим в душе самые трепещущие струны.

Проводила она меня в дорогу заговором:

Дороги-дороженьки,

по вам ходят разные ноженьки;

Божья вода, доброе-то пронеси,

а злое назад верни.

Я сидела за селом возле журчащего в мелких камушках ручья среди раскиданных на траве камнях и плакала, пораженная и завороженная этой дальновидно-мудрой уважительной бережностью к человеку, сохранявшейся и воспитывавшейся здесь из поколения в поколение. Бережностью, своими душевными объятиями охранявшей и сберегавшей от распадка в человеке все самое тонкое, неуловимо хрупкое и бездонное потаенную свечу доброты и любви

Белый колдун

Это был крепкий высокий и поджарый седоватый дед с небольшой бородой и подвижными прищуренными живыми глазами, принесший своей знакомой повару на спасательной станции в качестве подарка ко дню рождения большущий золотой корень.

- Вы колдун? Шутливо поинтересовалась у него, мигом уловив в нем интересного для общения собеседника.

Мгновение пристального и серьезного разглядывания глаза в глаза, потом хитрый прищур:

- А будто ты не колдуешь! А?

Вечером, за кувшином жимолостного компота и буханкой пшеничного хлеба, без обиняков поинтересовался:

- Ну и расскажи, как ты до такой жизни дошла, что приехала автостопом на Алтай?

Я уже знала о нем, что он приехал на Алтай 12 лет назад из Питера, пришел по горам босиком вместе с какой-то группой туристов и остался здесь истопником. В его внимательных и живых глазах светилось нечто одухотворенное, озарявшее его образ такой особой и узнаваемой питерской образованностью и интеллигентностью, располагающей к себе с первого взгляда и открывающей навстречу.

Мне было интересно а как в его жизни, что он приехал и остался на Алтае? Улучив момент, когда он был один, я подсела к нему на скамейку, предложила угоститься сорванным мной горным луком, и, не зная, как начать расспросы, собираясь с мыслями, молчала.

Он повторно задал свой вопрос, от которого я ускользнула в первый раз отвечать тогда при всех принародно о своем личном не хотелось:

- Ну так расскажи, как ты до такой жизни дошла, что приехала на Алтай?

- А Вас что сюда потянуло, почему уехали из Питера? Я еще не знала, что в Питере он, как потом мне рассказали, имел научную степень и немалую должность, но по глазам чувствовала, что это человек не из мира простых рабочих, каким он выглядел здесь.

Кем Вы там работали?

- Дворником на Садовой там, где пересечение Невского и Садовой. Подмел за собой все и ушел. Он, будто не понимая серьезности вопроса, отшутился. И уже серьезно добавил:

- Не интересно мне было ничего в этой жизни.

Я понимала, что он говорит метафорами. То, что было скрыто за его словами, мне было близко и понятно. Лишь только в то, что ему ничего не было интересно в жизни, я не верила слишком пытливые и живые у него блестели глаза. Скорее, те смыслы, которыми он жил когда-то, исчерпали себя и уступили место совершенно другим и неизведанным. Мне хотелось узнать его больше и лучше, соприкоснуться с его миром глубже и полнее и я отчаянно чувствовала, что все социальные координаты, в которые я его пыталась разложить своими вопросами, бесполезны и бессильны перед тем, что мне в нем интересно и завораживающе пленительно. То притягивающе бездонное, чем он был интересен, не вмещалось ни в какие привычные рамки, не улавливалось в сети социальных координат говорить же на этом языке бездонного и невысказываемого я с ним не умела.

- А какие у Вас любимые места здесь в горах? Зашла я с другой стороны, наощупь пытаясь подобраться к его сути, окруженной такой непреступной доступностью таинственности.

- Там, где нет людей. Он опять усмехнулся. Я сюда приехал, ушел от всех, живу один и сейчас занимаюсь только собой.

Я видела, как он делает точечный массаж, и поняв, что он чувствует блокировки энергетических каналов тела, однажды подошла к нему с личным вопросом.

Он, поразмышляв, ответил:

- Тебе нужна не информация тебе нужно научиться сохранять энергию. Через молитву, покаяние. Он произнес это слово еще раз и раздельно. Пока я не я нужно каяться, просить прощения у тех, кто тебя обидел, даже если они не правы. Холодная вода помогает. У некоторых через пот выходит, через слезы может, тебе поплакать надо. Поплачь, разожги большой костер а потом в воду. В Аккеме вода такая, что я с закрытыми глазами нырнул и все вижу Здесь места такие, энергетика очень сильная, что тут это намного проще происходит очищение. Я тебе не смогу помочь я занимаюсь только индивидуально, саморазвитием, а с кармическими вещами я не работаю.

Я представила образ многократно сломанного и засыхающего от боли и горя дерева, вспомнив, что растения помнят и чувствуют приближение того, кто их ломал и, останавливая свою обычную жизнедеятельность, как бы замирают и начинают активно готовиться к защите так я чувствовала происходящее в моей душе по жизни.

- Но ведь даже если простишь, и попросишь прощения у того, кто ломал и обидел все равно ведь назад ничего уже не вернешь: вместо стройного дерева все равно останется поломанная раскоряка и никуда от этой боли не деться.

- Человек не растение: дух управляет телом, а не тело духом. Можно исправить все. Можно вернуть свои силы и тогда ты сама сможешь лечить себя.

Духи ночи

В один из вечеров, подаривших оранжево-розовую в закатных тонах на безоблачном, тающе голубом, небе Белуху, мы втроем сидели на берегу Аккемского озера и слушали шаманское пение.

Это была песня без слов и всех музыкальных канонов в ней жила другая музыка: это была песня гор, песня духов, песня ветра, песня темноты и призывной женской души. Слушая ее, я неотрывно смотрела на Стражников две горы, обступающие дальний конец озера справа и слева, и как бы в перевернутом вниз куполе своих черно-каменистых скатов, устремлено загнутых в небо, открывающие путь к Белухе. Мне казалось, музыка сочится по горам, растекается по их долинам и спрятанным от глаз за засыпанными снегом скалами черным ущельям, проникает во все недоступные и нехоженые человеком закоулки и расщелины там, где над ними всеми высится белоснежно засыпанная Белуха и скатывается со Стражников вниз по их плавно скошенным снизу склонам к озеру, плывет над озером и подымается в горы снова Звук стал ярче, призывнее и мощнее будто встрепенулся ударами бубен, затягивая за собой сознание в черную, по спирали закручивающуюся воронку, расслабляя и склоняя в безвольно-убаюкивающий сон. Пространство будто всполошилось и, прислушиваясь к голосу бубна, замерло. Заржали, подняв головы, испуганные лошади. Песня, набрав силу, постепенно затихала, замирая в горах протяжным и разлившемся вверх тонком журчании в последнем, исчезающе тихом шолохе выдоха.

Я зачарованно открыла глаза.

Соседка, обращаясь к певшей, поделилась впечатлениями:

- Ты поешь Вселенной о ней самой и звезды тебя слышат и даже отвечают тебе

Над нами расстилалось черное звездное небо и звезды в ту ночь не мерцали, и даже не дрожали они медленно и отчетливо мигали своими блестящими белыми точками, будто окунаясь на несколько затянувшихся мгновений в небытие и выныривая из черной тьмы рожденными снова. Словно дарили это чудо, нежно и трепетно склоняясь к земле с небосвода. Я нигде и никогда не видела такого необычного мигания. Мигало все небо: неспешно, ярко и величественно

- Какого цвета Пустота? поинтересовалась я у своей соседки.

Мне ответила певшая:

- Цвета твоих глаз, которыми ты в нее смотришь.

Ночью приснился очень странный, необычный сон.

Моя вечерняя соседка настойчиво раз за разом требует от меня во сне: "дай мне книгу!" И чем больше ее неотвязная настойчивость, тем хуже и хуже мне в тот момент становится: темнеет в глазах, уплывает, неподконтрольное больше мне, сознание, и я безвольно проваливаюсь в черный жуткий и пугающий страх перед ней. И я начинаю молиться прямо во сне о помощи всех моих любимых святых ее хватка, отнимающая у меня сознание, ослабевает, и я прихожу в себя. Потом мне снится, что я просыпаюсь, а все, что было приснилось мне во сне; и мы идем с ней по старинным городским улочкам, и я делюсь с ней тем, что приснилось мне во сне.

Но как только я успеваю ей сказать, что она мне приснилась, и приснилась очень странно, как она тут же, остановившись посреди улицы и забегая мне вперед, берет меня за руку как в том сне, в тот момент, когда она хотела от меня какую-то книгу, и улыбаясь точно той же улыбкой, спрашивает: "что, книгу от тебя ночью хотела?". Я изумлена. Она, ходившая, как я знала, по многим школам и учениям за самыми разнообразными посвящениями, спокойно так объясняет: "Я многое знаю, но у меня нет медицинских знаний, и мне просто нужна твоя книга. Дай мне книгу!" Я повторно пытаюсь объяснить, что не понимаю, о какой книге речь кажется, я во сне сама не знаю, что чем-то обладаю интересным для нее, а она это знает и неотступно требует от меня. Мне опять становится плохо, как и в прошлый раз, но на этот раз мой запоздалый призыв святых в молитве оказывается слабее ее влияния, я не могу защититься от накатывающей потери сознания молитвой и в последний момент просто говорю: "Господи, если так надо, дай ей эту книгу хотя я и искренне не понимаю, что за книгу она от меня хочет"

Книга, выглядящая прозрачно-серебристой на такой же серебристой нити, тянущейся ко мне в область солнечного сплетения, и как бы висящая от меня где-то слева вверху, укорачиваясь нитью, входит в меня. В этот момент, когда книга попадает в ее протянутые ко мне руки, весь этот кошмар, в котором я вот-вот потеряла бы сознание, заканчивается, и я просыпаюсь. Просыпаюсь не в очередной сон во сне, а в реальность но в этой реальности, даже с открытыми глазами, то, что я пережила в своем двойном сне, ощущалось мной еще долго как вполне равноценная и имевшая место быть реальность другого плана, в которой я тоже побывала